В сборнике конференции «Актуальные вопросы истории Сибири» за 2015 г. вышла критическая статья Александра Андреевича Храмкова по поводу сформулированных мной и моими коллегами выводов сразу по нескольким вопросам[1]. Претензии касаются тех суждений и умозаключений, которые стали результатом научных исследований, нашедших отражение в диссертации по земельно-арендному хозяйству Кабинета на Алтае в 2011 г., затем в статье о теоретических подходах к изучению земельно-арендной отрасли, а также в коллективной монографии, посвященной алтайскому комплексу и Кабинету в 2012 году[2]. Критика – неотъемлемый и важный элемент научного поиска, однако она является таковой только в том случае, если автор, как это принято в исследовательской среде, не претендует «на истину в последней инстанции», признает за другими право иметь иную научно-обоснованную позицию, обладает убедительной системой аргументации. К сожалению, такие качества не присущи статье А.А. Храмкова. Тем не менее, содержащиеся в ней обвинения требуют ответа, так как под сомнение поставлена научная ценность проведенных изысканий коллективом авторов.

Одна из основных претензий А.А. Храмкова касается термина «феодальный пережиток», вынесенного автором даже в заглавие публикации. Мнение о необходимости отказаться от употребления этого понятия при изучении земельно-арендной отрасли Кабинета на Алтае, эволюции алтайского производственно-территориального комплекса (далее АПТК) и собственно самого Кабинета высказывалось нами неоднократно[3], поскольку переход от феодализма к капитализму следует рассматривать как качественно единый и цельный процесс, который порождал самостоятельные формы отношений, системы связей, модели решения тех или иных вопросов. Создаваемые трансформационные общественные отношения и процессы являлись переходом от одной системы к другой, поэтому содержали в себе как феодальный компонент, так и капиталистический или потенциально капиталистический. Однако, все вызванные переходным состоянием формы были самостоятельными явлениями, для которых характерны создание, эволюция, трансформация в новое качество или ликвидация. Поэтому и анализировать их надо как качественно цельные отношения, а не набор «пережитков» прежних систем и элементов новых. Под таким углом зрения, по нашему убеждению, исторический процесс предстает в единой динамике эволюционного и революционного развития, где появление и изменение того или иного института обусловлено эволюцией человеческого общества, а поэтому существование явления связано с его востребованностью определенной частью общества и его внутренними потребностями. Переходность выступает необходимым и самостоятельным этапом в процессе трансформации феодальных отношений в капиталистические в политической и социально-экономической сферах жизни. К такому выводу мы пришли в процессе изучения земельно-арендного хозяйства Кабинета и эволюции АПТК на основе накопленного обширного фактического материала, извлеченного из архивных источников, его анализа и стремления рассматривать явления не в статике, а в их развитии, что неизбежно привело нас к отказу не просто от термина «феодальный пережиток», а содержательного понимания явлений в качестве «пережитков».

Заметим, что данный взгляд хорошо согласуется с положениями функциональной теории Б. Малиновского[4], который указывал, что существование того или иного института в его широком толковании связывается с выполнением определенной функции, поэтому считаться пережитком он не может. Как только функция исчезала, сразу ликвидировался и сам институт. Б. Малиновский в свою очередь опирался на работы Дж. Фрэзера и А. Рэдклифф-Брауна. Идеи функционализма нашли свое воплощение в структурном функционализме, в основном сформулированным американским социологом Толкотт Парсонс, но также базировавшимся еще на идеях Огюста Конта, Герберта Спенсера, Эмиль Дюркгейма. В дальнейшем данный подход получал свое развитие в рамках более широких трактовок структурализма, а сами идеи функционализма развивались рядом с формулировками положений эволюционизма, марксизма и институционализма, взаимно влияя друг на друга. Стоит вспомнить, что именно этнология дала формулировку и понимание института, которое стало практически общеупотребительным и универсальным, а классики марксизма знакомились с работами этнографов того времени и творчески их перерабатывали. В совокупности функционализм, структурализм, структурный функционализм, институционализм, марксизм, их производные и ряд других концепций можно отнести к системным парадигмам, часто соприкасающихся до уровня полного слияния, а в целом структурный подход к исследованиям – это характерная черта западной философии и научной методологии, имеющая глубокие корни еще в греческой философии.

На сегодняшний день эти подходы вместе или по отдельности - основа для таких наук и дисциплин как лингвистика, социология, антропология, этнология, политология, культурология и экономика, не говоря о влиянии на другие гуманитарные науки, в том числе на археологию, историю, семиотику и символику, а также на такие общенаучные дисциплины как кибернетика и синергетика. В экономической науке марксизм и институционализм рассматривают по совокупности общих признаков как направление, противостоящее кейсианству и неоклассическому направлению, что характеризуется не только их взаимной критикой, но и взаимодействием идей, заимствованиями в явных и скрытых формах. Наконец, при всех различиях исследователи отмечают методологическую и теоретическую общность классического институционализма и марксизма, но кроме того следует вспомнить, что благодаря как внутреннему развитию, так и влиянию со стороны других подходов появились  ревизионизм, неомарксизм, критическая социология, структуралистский марксизм, постмарксизм. В западных странах классический институционализм занимал определенную нишу между марксизмом и неоклассическими подходами, а после формирования направления «новой институциональной экономики» - оно вошло составной частью в современную неоклассическую экономическую теорию. В СССР, в свою очередь, в ответ на экономические реалии шел процесс постепенного расширения тех базовых основ, которые были заложены в политэкономии, проходили методологические дискуссии, где часть исследователей использовала факты и материалы западных экономических концепций, прежде всего институционализма.

Учитывая указанные обстоятельства, странно смотрится логика А.А. Храмкова, который по сути отрицает возможность применения положений институционализма и функционализма, сформировавшихся раньше советской методологической школы, взаимовлиявших на марксизм и доказавших свою жизнеспособность. Таким образом, в силу обозначенных теоретических оснований в критикуемой А.А. Храмковым монографии исследуются не «пережитки» предшествующей эпохи, такая задача перед нами даже не ставилась, а трансформационные элементы АПТК и Кабинета в их цельном состоянии[5].

В текущей историографической ситуации само слово «пережиток» в большей степени носит оценочный, а не содержательный характер. На наш взгляд, его использование было бы возможным, если бы мы применяли историко-сравнительный подход, причем, где одно из сравниваемых явлений берется за идеал, эталон оценки другого явления, что на сегодняшний день противоречит методологическим и эвристическим установкам исторической науки. Тем не менее, в этом случае можно было бы условно использовать понятие «пережиток». В рамках советской методологии, которая базировалась на марксизме-ленинизме, что бы сейчас в это понятие не вкладывали, смысловое наполнение термина было логичным и последовательным, внеся свой вклад в изучение исторического прошлого.

Однако, результативность использования данного термина в настоящее время следует подвергнуть сомнениям. Прежде всего, что должно рассматриваться как условный «житок»? Современный уровень? Социализм? Капитализм? Как в таком случае расценивать откат нашей страны от социализма в капитализм? По меньшей мере – это слом стройной советской методологической системы эволюции от одного периода к другому. А как быть с существованием даже в развитых странах ремесел и мануфактур столетия после того, как они потеряли экономическое доминирование, более того – наблюдая их повторный расцвет? Можно ли называть их пережитком? Еще сложнее тогда разобраться, если вспомнить о концепции доиндустриальных, индустриальных и постиндустриальных периодов или же о концепции, когда текущий период в истории нашей цивилизации называют «новым Средневековьем»? Наконец, с развитием искусственного интеллекта, машинного обучения и 3D-производства можно говорить о том, что экономические концепции марксизма-ленинизма не подтверждаются.

Более того, отнесение/не отнесение того или иного явления к пережитку легко меняется в случае другого ракурса рассмотрения. Является ли война пережитком? Является ли монархия пережитком? Является ли социализм и коммунизм пережитком, также, как и коммунистическая партия Китая? Является ли капитализм пережитком? Можно ли рассматривать хозяйство и структуру общества бушменов или индейцев Амазонии как пережиток? Имеем ли мы право кому-то навязывать свое понимание того, как это должно происходить? История показывает, что, например, для американских индейцев устранение их пережитков со стороны приезжих прогрессистов закончилось не очень хорошо. Фактически пережитком может стать любое явление только в связи с изменением взгляда рассмотрения, не говоря уже о том, что в принципе абсолютно все явления исторического прошлого можно считать пережитками, так как человек или предмет переместились в прошлое в прошедший миг, что вообще может лишить какой бы то ни было целесообразности в использовании данного термина и вкладываемого в него содержания. Почему в описаниях и изучении различных человеческих биографий вряд ли можно встретить употребление термина «пережиток», а в изучении явлений и общественных процессов, которые этими людьми формируются, – такое возможно?

Иначе говоря, по отношению к чему определенное явление должно рассматриваться как «пережиток»? Что определяет тот уровень, принадлежность к которому характеризует явление «не пережитком»? Кстати, данное рассуждение подводит к интересной проблеме и определенной сложности не только для советских методологических наработок, но и для теории модернизации. По этой причине, на наш взгляд, использование термина «пережиток», как минимум, - вопрос теоретико-методологических подходов, которые применяют ученые к своим исследованиям, а не агрессивного отрицания, учитывая неоднократно упоминаемую А.А. Храмковым в своих лекциях и публикациях необходимость методологического плюрализма, а как максимум, - оценочное суждение, которое определяется недоказуемыми конструкциями.

Наконец, к термину «пережиток» возникают претензии с точки зрения историзма и историко-генетического метода. Почему называются пережитком явления или отношения, которые только что появились, стали естественным результатом развития, выполняя определенные задачи и функции, справляясь с насущными проблемами. Как может только что возникнувшее в недрах общества или в рамках изучаемой системы, уже стать пережитком. В таком случае, где его генетический путь и что заставило его одномоментно превратиться в старца, требующего обязательной ликвидации? Почему смешанные явления и промежуточные формы относятся к пережитку? Можно ли называть пережитком подушно-оброчную подать, возникшую в Алтайском горном округе в 60-е гг. XIX в. и ликвидированную только в начале XX в., то есть просуществовавшую около полувека? Пережиток – это наличие жесткой границы между феодализмом и капитализмом, которой в принципе не существовало. Можно рассматривать указанный оброк как состоящий из разных явлений, проанализировать его сильные и слабые стороны, негативные и позитивные моменты, эволюцию и влияние в рамках исторического процесса, постараться реконструировать историю этого явления, а не выносить ему вердикт уже в момент его зачатия. На наш взгляд, это гораздо в большей степени научно и не нарушает принципа историзма. Как только вы даете явлению определение «пережиток» - то сразу перестаете учитывать конкретно-исторические условия его существования и начинаете ориентироваться на предполагаемый, «непережиточный» уровень.

Теперь, что касается как раз этого уровня, который мы в данной статье называем «непережиточным». Как его определять и характеризовать? Где тот набор характеристик, которые подтвердят, что этот уровень «непережиточный», а этот «пережиточный». Опять же, даже с позиции марксизма-ленинизма или глядя на опыт развития Китая, мы уже не можем утверждать, что обязательно должна быть следующая последовательность смены исторических этапов в развитии общества: феодализм, капитализм, социализм, коммунизм. По сравнению с европейскими странами, социально-экономические отношения в России и конкретно на Алтае в середине XIX в. выглядели несовременными и устаревшими, но этого не скажешь, если сопоставлять их с Японией или Китаем. Более того, даже в рамках одной страны такие выводы сделать очень сложно.

Все же сам характер определения некого «современного уровня» - весьма относительное явление, чаще всего очевидное в случае большей эффективности, результативности и конкурентоспособности. Однако, это не объективный показатель, так как изменение исторической среды может поменять это соотношение. Советские экономисты и идеологи оценивали структуру своей экономики как более правильную и современную, не замечая ее деформаций и перекосов. Конкуренция в Холодной войне, по всей видимости, продемонстрировала, как минимум, непродуманность таких подходов, а возможно их неспособность существовать в определенном окружении, хотя, например, в период Великой Отечественной войны социально-экономическая и политическая структура советского общества в большей степени способствовала победе, а после победы преимущества капиталистического пути не были столь очевидны, не говоря уже о том, что мы никогда не узнаем о том будущем, если бы Советский Союз не распался и пошел бы, например, по пути Китая. И при всем этом даже сейчас нельзя до конца быть в чем-то уверенным, что лучше или хуже. Слишком много зависит от конкретно-исторических условий и пространств, на которых они протекают. Кстати, такая же проблема встает и перед теорией модернизацией, в безмерной любви к которой нас критикует А.А. Храмков. Сам термин предполагает доведение до определенного современного уровня, а это рушит многие как научные, так и политологические концепции, реально существующие на сегодняшний день. Фактически сейчас модернизацией называют все что угодно, не сильно разбираясь в тонкостях процесса существования или отсутствия собственно определенного «модерна». Поэтому в ней очевидны свои методологические проблемы, и к данной теории мы относимся более чем критично, а не видим в ней «свет в оконце», как хотел бы это представить А.А. Храмков.

Даже советская наука пыталась как-то решить проблему промежуточных явлений, которые логичным образом возникали в процессе рассмотрения пограничных между феодализмом и капитализмом состояний.  Многие ученые сталкивались с тем, что в процессе перехода от феодализма к капитализму существовал целый комплекс явлений, которые можно было отнести к некому промежуточному варианту отношений и свойств от одной социально-экономической и политической системы к другой, а некоторые явления невозможно назвать устаревшими, феодальными пережитками, так как они возникали, развивались, сливались с капиталистическими, порождая новые явления. Все это не укладывалось в стройную методологическую концепцию, порождая дискуссии всероссийского масштаба, например, о проблеме феодального землевладения, феодальной собственности и экономических законах феодализма, начатой в 50-е гг. XX в. советскими медиевистами, о переходе от феодализма к капитализму и отчасти связанная с ней дискуссия о русском абсолютизме, развернувшаяся на страницах центральных исторических журналов во второй половине 60-х – первой половине 70-х гг., и прочие.

В процессе подготовки диссертации мы специально изучали проблему феодализма в советской историографии, чтобы лучше разобраться в характере такого явления как владельческая принадлежность Алтайского округа. Многие исследователи писали о переходности, невозможности четко определить принадлежность явления к определенной формации и наличии смешанных форм. По всей видимости, концепция многоукладности стала ответом на слишком жесткое следование схеме и инструментом более гибкого анализа переходности. Для нас определенными ориентирами стали не только результаты дискуссий, но и рассуждения А.Я. Гуревича, А.Я. Авреха, Л.Б. Алаева и ряда других ученых. Среди исследователей истории Алтая самого пристального внимания заслуживает монография Г.П. Жидкова «Кабинетское землевладение (1747-1917гг.)», где базой для рассмотрения кабинетского землевладения явились результаты указанных дискуссий и тезисы о переходности между феодализмом и капитализмом, о переходном характере землевладения в этот период[6].

Следующее, на что следует обратить внимание, - это аналитическое рассмотрение «переходности», когда у нас есть два очевидных этапа, а именно феодализм и капитализм. В принципе это позволяет не создавать специальных терминологических объяснений для промежуточных явлений, так как мы можем для переходных периодов аналитически изучать наличие элементов от разных систем отношений. Например, это переходное явление сочетает свойства феодального и капиталистического, или в нем больше капиталистического чем феодального и наоборот, или это феодальное явление в капиталистическом окружении и так далее. Создавать новые термины для переходного периода не всегда нужно. Так вот, изучение советской историографии позволяет увидеть, что такие переходные явления спокойно и легко анализировались без употребления слова «пережиток». Можно указать много примеров, но приведу наиболее близкую нашей теме историографическую цитату из книги В.Н. Худякова «Аграрная политика царизма в Сибири в пореформенный период»: «О характере податей и повинностей сибирских крестьян было высказано в нашей исторической литературе несколько мнений. Ряд авторов (Бородавкин, Жидков, Сухотина) признают феодальный характер ренты, другие же считают, что платежи и повинности сибирских крестьян носили смешанный характер, содержали черты как капиталистической, так и феодальной ренты с преобладанием феодальных (Горюшкин) или капиталистических элементов (Тюкавкин)»[7]. В качестве собственного примера укажем на опыт кабинетской администрации по арендному обложению обрабатывающей промышленности, когда кабинетские чиновники стремились организовывать оброчные выплаты согласно доходности и производственной результативности предприятия, выступая от имени ведомства, которое являлось лишь владельцем земли. Это отражает именно феодальные восприятие и влияние феодальных систем отношений, так как в капиталистический период это становится прерогативой государства. Постепенно логика эволюционного развития привела к постепенному отказу от такой практики и переходу к фактически капиталистической ренте за использование земли.

Наконец, вернемся к функциональным, структурным и институциональным подходам, в рамках которых мы не встречали такой содержательной трактовки как «пережиток». Еще раз подчеркнем, что в понимании функционализма – институт, явление и отношение существует пока у него есть функция. Как только функция полностью пропадает – исчезает и явление. Если у общества существует потребность – институт продолжает существовать. В таком понимании нет ничего нового, и уж точно мы не претендовали на какое-то «сенсационное и оригинальное» открытие, как заявляет А.А. Храмков. Помимо указанного выше Б. Малиновского наш подход согласуется как с достижениями советской науки, так и с разработками «Школы Анналов» (особенно Ф. Броделя), которую на данный момент можно считать классической несоветской школой по изучению феодализма. Гибкий подход к проблеме эволюции феодализма, трансформации от феодализма к капитализму также согласуется с институциональным и функциональным подходом, цивилизационными и модернизационными теориями, а также успешно соотноситься с экономической теорией. Если мы вернемся к пониманию «пережитка» - данное согласование сразу будет утрачено.

В процессе написания диссертации по истории земельно-арендной отрасли и в период подготовки монографического исследования алтайского комплекса, нам было принципиально важно найти методологический подход, который позволил бы соединить достижения советской, дореволюционной и современной науки. Поэтому мы специально занимались изучением феодализма и феодальных отношений в разных его трактовках и действительно ставили задачу согласовать достижения советской исторической науки и ее методологических основ с современными подходами и результатами. Фактический материал также настоятельно подсказывал нам, что логика термина «пережиток» не работает. Поэтому, и было принято решение, на наш взгляд, весьма удачное, отказаться от него и подойти к анализу эволюции феодальных и капиталистических отношений с точки зрения институционализма и функционализма. При этом нам и в голову не приходило отвергать исследования тех явлений, которые советская наука относила к пережиткам. При всем нашем сомнении в целесообразности использования данного термина мы воспринимали его как результативный для своего времени методологический подход. Более того, на наш взгляд, на сегодняшний день многие советские разработки проблематики феодализма и капитализм незаслуженно игнорируются.

В связи с выше изложенным мы вынуждены задать А.А. Храмкову вопросы, как он оценивает собственные взгляды – как пережиток советской методологии или как логичный и естественный этап в историографии на стыке разных методологических периодов в конкретно-исторических условиях существования нашего государства? Это пережиток или разумный консерватизм исследователя по отношению даже не к новым, а к другим методологическим подходам?

Теперь перейдем к конкретному разбору доводов А.А. Храмкова против заявленного нами подхода, выделяя его высказывания, помимо кавычек, еще и курсивом.  Для начала он приводит суждение И.В. Побережникова, на которое мы опираемся в своих исследованиях: «позволяет оценивать эволюционную динамику на качественно новом уровне и не сводить ее к элементарному вымыванию устаревших традиций и замене их позитивными новациями», а затем вопрошает: «Отметим, что пережитки здесь именуются просто традициями. Помещичье землевладение есть результат традиционного мышления? ... Разве крепостное право возникло по какой-то традиции, особенно у крестьян? … Но в жизни пережитки, которые здесь именуются «традициями»…». Спорить с манипулятивными конструкциями сложно, так как сначала автор навязывает определенное суждение, якобы высказанное в изучаемом тексте, а затем его критикует. Вполне возможно, что он перенял этот прием у своего оппонента в публичной дискуссии в газете «За науку», где, кстати, мы полностью поддерживали точку зрения А.А. Храмкова.

Мы нигде не говорили, что надо ставить знак равенства между этими понятиями и уже тем более не заменяли слово «пережиток» словом «традиция». Более того, нам даже в голову это не приходило, так как для нас разница между этими терминами очевидна, но для А.А. Храмкова это, по всей видимости, одно и то же. В качестве иллюстрации зададимся вопросом: авторитарная политическая культура в России – это традиция или пережиток? Несмотря даже на всю дискуссионность проблемы, каждый из представленных ответов дает содержательно разные характеристики. Кроме того, хочется спросить – выпивать чашку кофе в любимом кофе в пятницу вечером, ездить на выходных на дачу или каждый Новый год ходить с друзьями в баню и улетать в другой город – это пережиток или традиция?

«… Хотя вряд ли это радовало население, просто ожидавшее, когда это все кончится». В принципе мы все живем в состоянии ожидания, когда это все кончится, но вряд ли целесообразно для научного исследования оперировать такими определениями. Вот для публицистики – самое то. «Но возникновение и существование пережитков стало результатом главным образом отнюдь не традиционных умонастроений общества, а захватного права» - вот здесь не понятно, с чем спорит А.А. Храмков, ведь мы никогда и нигде не говорили, что феодальные отношения возникают из умонастроений. Хотя это навело на интересную мысль, о том, что первично – захват или желание осуществить захват, однако конкретно к нашим опубликованным исследованиям данное суждение А.А. Храмкова не имеет отношения.

«Также заметим, что для автора модернизация состояла в «вымывании» традиций». Стоп!  Учитывая, что А.А. Храмков критиковал и нас, и И.В. Побережникова за высказывание, приведенное выше, хочется спросить, а разве там не сказано, что эволюционная динамика как раз не сводиться к элементарному вымыванию устаревших традиций? Дальше – больше. «…Являлись основой острейшего социального конфликта. Пугачев еще, кажется, начинал, если не раньше это было. Гигантские российские революции тоже. Разве они действовали методами «вымывания»?». Да, собственно говоря, наверно, нет. Ни мы, ни И.В. Побережников не писали об этом, и очевидно не сводили конфликты к вымыванию, также как не экстраполировали выводы острейших социальных конфликтов на всю историческую протяженность существования общества. Вероятно, для А.А. Храмкова существует единственный способ изменений – революционная динамика, а эволюционную динамику он отрицает как таковую, с чем мы согласиться не можем.

«Но читаем дальше», что «модернизация «оформлялась» человеческой деятельностью, рефлексией. (Всего лишь рефлексией, т.е. размышлениями. Вот взяли и придумали эту самую модернизацию)». Нам интересно, разве И.В. Побережников в своих высказываниях сводит модернизацию к рефлексии? Серьезно? Хочется тогда спросить, а разве рефлексии не было и к чему тут «взяли и придумали»?

«Где же фактический материал об этой поддержке? Это все выглядит как отвлеченное теоретизирование. Но именно на этой возможной «поддержке» и строится теория автора о пережитках». Несмотря на то, что А.А. Храмков для всей своей статьи избрал глумливую манеру изложения, именно эти слова мы вынуждены воспринять как личное оскорбление. Как я указал выше, наш подход к данной проблеме был буквально выстрадан из того фактического материала, который мы собрали в процессе изучения земельно-арендного хозяйства Кабинета. В своей диссертации, статьях и монографиях мы привели достаточное количество реально собранных исторических фактов из местных и федеральных архивов для доказательства этой точки зрения. Кроме того, нами специально было изучено огромное количество публикаций отечественных и зарубежных исследователей, касающихся именно проблематики феодализма, перехода от феодализма к капитализму и генезису капитализма. К сожалению, часть архивных материалов и результат их осмысления не вошли в нашу публичную исследовательскую работу, что вызвано в первую очередь необходимостью создавать не только содержание, но и форму, а именно в условиях ограниченных объемов сокращать данные или делать выжимку из фактов. Заметим также, что осмысление материала и его теоретическая переработка -  неотъемлемый элемент исторического исследования. Конечно нам приятно, что совокупность высказанных нами положений, по мнению А.А. Храмкова, возведено в «теорию о пережитках», но в очередной раз хочется отметить, что ничего принципиально нового в этом отношении высказано не было, и уж точно не было никакой теории.

«…Автор соглашается и с тем посылом И.В. Побережникова, что «традицию и современность надо рассматривать не как взаимоисключающие концепты, а как сосуществующие, проникающие друг в друга и смешивающиеся». Причем здесь «концепты»? О чем речь? Мы говорим о реально содержащихся в жизни «традициях и современности» или о наших представлениях о них, которые должны рассматриваться как «сосуществующие» и т.д.? Традиции и современность – это концепты или реальность, в которой могут быть концепты? Концептом обозначают понятие, мысль, представление. Это – неотчетливость мысли при стремлении как можно более «научно» усложнять изложение своих концепций». Неизвестно, уж, почему И.В. Побережникову достается больше всех от А.А. Храмкова, хотя его концепция – не единственная, которая использовалась нами в работе. Кроме того, учитывая тот факт, что И.В. Побережников, прежде всего, методолог, теоретик и историограф теории модернизации, то претензии в отношении «неотчетливости» мысли и стремлении «научно» усложнить свои концепции выглядят, по меньшей мере, странно. Что касается того, что А.А. Храмков не понимает, о чем идет речь, то на наш взгляд, все в данном суждении понятно и ясно, причем именно с той формулировкой термина «концепт», о которой вопрошает сам А.А. Храмков. Однако, в качестве эксперимента попробуем пойти еще дальше и спросим, как автору рассматриваемой нами статьи удастся ОБЪЕКТИВНО описать «традицию» или «современность», то есть те явления, который ОБЪЕКТИВНО не существуют в природе. Точно также интересно, как будет доказываться их РЕАЛЬНОСТЬ. Очевидно, что если такие вопросы задаются, то А.А. Храмков должен суметь это сделать. Что касается приведенных в цитате череды вопросов, то нам в свою очередь не понятно, в чем конкретно хочет разобраться их автор. На наш взгляд, это в большей степени неотчетливость мысли, когда нужно любым способом покритиковать, то, что не нравится или не понятно.

«Кстати, вот теперь уже о пережитках говорится не «традиции», а по-другому – «компоненты». Далее еще это называется и «институтами». Но это же понятия различного содержания, что-то уж одно надо бы. Все есть, но только не подходящие для теории модернизации «пережитки». Во-первых, мы уже писали выше о странной логике, что мы якобы просто заменили «пережитки» на «традиции». При этом автора замечаний не смущает, что возможно разные термины свидетельствуют как раз о том, что мы не занимались простыми заменами. Во-вторых, нам, конечно, приходится только завидовать всепоглощающему универсализму термина «пережиток», который можно употребить к явлению буквально любого содержания от системы государственного управления до мотыги в поле. Не исключено также, что и конкистадоры воспринимали индейцев Южной Америки и их культуру как пережиток. Однако, мы в своем исследовании опираемся, как правильно заметил А.А. Храмков, на «понятия различного содержания» для изучения явлений разного содержания и различной размерности, подходящие нашему исследовательскому объекту и, на наш взгляд, содержательно отражающие его суть. В конце концов, странно слышать такое замечание, когда в публикациях А.А. Храмкова термин «пережитки» используется вовсе не так часто, как можно было бы, периодически заменяясь на другие слова и термины. Наверно все дело в том, что, когда ты изучаешь какое-то явление, ну, например, «самодержавие» и называешь его «пережитком», это вовсе не означает, что теперь вместо слова «самодержавие» надо всегда использовать термин «пережиток», не говоря уже о том, что можно и нужно с точки зрения редакторов прибегать к синонимам и не повторяться. Сложно предположить, что нас критикуют за то, чем активно занимается сам автор!

Наконец, судя не только по последнему высказыванию А.А. Храмкова, но и по другим, нам приписывают особый пиетет перед теорией модернизации. Хочется разочаровать и указать, что помимо нее в наших методологических построениях использовались и другие концепции. Нам в большей степени импонируют взгляды самого И.В. Побережникова, чем абстрактная теория модернизация, к которой мы относимся в целом критично.

Следующие два высказывания А.А. Храмкова поставили нас в тупик. «Все дело в том, что эта идилистическая картина «сосуществующих, проникающих друг в друга и смешивающихся» компонентов не согласуются с проклятой действительностью, с резкой конфликтностью в ней. Именно ее и не хватает в концепции отмены понятий «феодальных пережитков», т.е. главного». «Для автора важна мысль, что эти – то ли компоненты, то ли традиции или что-то другое – есть составное цельное динамического процесса модернизации. Это действительно так. Но никто не освобождает исследователей от необходимости отдельного изучения и каждого «компонента», вектора. И почему из их числа исключаются пережитки? Пусть, как нравится авторам, тоже как «сосуществующие, проникающие друг в друга и смешивающиеся». 

Оказывается, по какой-то неизвестной логике мы отказываемся от изучения каких-то явлений. Более того, нам не понятна даже логика высказанных замечаний – о чем они? Либо это очередная манипуляция, либо не понимание даже предмета данного спора. Эти высказывания поставили бы в полный тупик, если бы примерно не знать их устную расшифровку. По всей видимости, возникло представление о том, что мы исключили из объектов своего исследования феодальные отношения и их проявления, существовавшие в округе, по всей видимости, во второй половине XIX – начале XX в. Если данное суждение кажется размытым, то сформулировать эту претензию лучше нет возможности ни с помощью указанных выше цитат А.А. Храмкова, ни с его устными пояснениями, которые мы в свое время с удивлением выслушивали. Также когда-то нам были высказаны претензии о якобы игнорировании достижений советской историографии и проблем крестьянства, хотя это были важнейшие и что самое важно - ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ элементы наших исследований.

Если честно, нам не понятно, как после изучения наших публикаций можно прийти к такому выводу, но постараемся ответить на претензию. Как уже указывалось выше, вопросу феодализма и переходности мы уделили особое внимание, чтобы соединить достижения советской науки, так как ей не хватало методологического разнообразия, и современных исследований, которые частенько грешили огульной критикой советской историографии. В своем понимании феодализма как определенной социально-экономической, общественно-политической и социально-культурной системы отношений, где достаточно трудно говорить о четком определении, но можно констатировать некоторые базовые характеристики (внеэкономическое принуждение, личные связи как основа экономики – важна не земля, а люди; рассредоточение функций социально-экономического и общественно-политического управления, определенные представления и ментально-психологические категории, построенные на указанной платформе), мы исходили как из изучения российской, так и зарубежной историографии и не являемся сторонниками формационного толкования, хотя и заимствовали из него некоторые положения. В нашем понимании употребление понятия «феодализм» нисколько не противоречит «цивилизационному подходу», так как они взаимодополняют друг друга и можно говорить, например, о национальной специфике феодальной системы отношений и ее цивилизационных особенностей, а также о стадиях эволюции феодализма. Отметим, что совмещение различных пониманий в последнее время можно наблюдать на примере использования термина «протоиндустриализации», хотя, например, у нас в отношении него есть определенные сомнения.

Наконец, в силу хронологии исследования истории Кабинета и развития земельно-арендной отрасли нас интересовал не столько феодализм, сколько процесс перехода от феодализма к капитализму, его особенности и специфика, что в том числе очень хорошо видно на примере исследования земельно-арендной политики Кабинета на Алтае, что было объектом нашего диссертационного исследования. В процессе изучения земельно-арендной отрасли и алтайского комплекса мы использовали основные достижения концепции «государственного феодализма», которая нашла наиболее яркое выражение применительно к истории Алтая в монографии Г.П. Жидкова, точно также как учитывали концепцию многоукладности. Например, в своем исследовании мы оперируем тезисом о единой правовой платформе Сибири, которая является прямым продолжением концепции государственного феодализма.

Учитывая, что в нашем исследовании феодализму отводилось повышенное внимание и проводилась целенаправленная работа для построения методологической базы, с помощью которой он подвергся глубокому, цельному и комплексному изучению, суждение, что мы хотим отказаться от рассмотрения и анализа феодальных отношений и феодальных элементов в каких-то явлениях выглядит просто абсурдно. В диссертации и в монографии мы регулярно сталкивались с явлениями, которые носят феодальный характер и указывали на них. Например, в отношении земельно-арендной отрасли, алтайского комплекса и Кабинета: аренда базировалась первоначально на феодальных элементах, на базе феодальных оброков и рассчитывалась исходя из них; промышленные заведения отличались особым режимом обложения, которые также можно отнести скорее к смешению феодальных и капиталистических элементов; 6-рублевый оброк также являлся цельным явлением, включавшим в себя как капиталистические, так и феодальные черты; финансовые подсчеты для землеустройства в своей основе опирались на феодальные явления; само кабинетское землевладение было по своему происхождению феодальным, опиралось на феодальное понимание землевладения, было связано с социальным характерам феодальной собственности, что и показала его эволюция, а затем эрозия и распад; наличие государственного земельного оброка; соединение собственника и власти, что самым непосредственным образом сказывалось на развитии алтайского комплекса; мучительный распад феодального, «барско-покровительственного» отношения кабинетских чиновников к округу и его населению, а также определенное феодальное обременение тем, что мы назвали «непрофильные активы»; посессионные элементы в архитектуре окружной системы; проблема владельческой принадлежности округа и так далее.

Никто и ничего, связанного с феодализмом, не отменял. Приведем еще одно доказательство – на 200 страницах содержательного текста моей диссертации слово с основой «феодал» было использовано 55 раз, не говоря уже о ситуациях и моментах, где оно подразумевалось или было заменено другими словами. В коллективной монографии 2012 г. слово с основой «феодал» было использовано 138 раз на 180 страницах текста, где эти вопросы рассматривались, не говоря уже о ситуациях и моментах, где оно подразумевалось или было заменено другими словами.

В связи с этим, искренне не понятна такая агрессивная, надуманная и бессодержательная критика, которая свойственна статье А.А. Храмкова. Наш подход подразумевал рассмотрение феодальных отношений и явлений как в отдельности, так и в совокупности, показывая естественный, логичный, эволюционный путь социально-экономического и социально-политического развития страны. Более того, потребность в таком рассмотрении возникла в процессе изучения и обработки фактического материала по земельной аренде, по истории развития алтайского комплекса и Кабинета.

Но, идем дальше. «Только хотелось бы это услышать не из области абстрактных концептов, а на основе фактического исторического материала. Например, какую не пережиточную функцию выполнял «институт», или «компонент», или «традиция» выкупных платежей крестьян Алтайского округа?» По поводу фактического исторического материала мы уже высказались и можем лишь рекомендовать более тщательно изучать наши работы, в которых фактологического материала найдется в достаточной степени. Очередной сарказм по поводу терминов «институт», «компонент», «традиция», на наш взгляд, неуместно, так как по отношению к выкупным платежам использование нужного термина из указанной триады для нас очевидно. Учитывая неприемлемый для научной среды стиль изложения, позволим себе также указать, что если для А.А. Храмкова с соотнесением явлений и терминов возникают сложности – то помочь с этим мы не в силах. Что касается выкупных платежей крестьян, то внимательное изучение наших подходов позволит понять, что ставить вопрос о поиске «непережиточной» функции неправомерно. Нужно в принципе изучать функции этого явления, а также его содержание и влияние в целом. Наконец отметим, что сама проблематика земельного оброка, подушно-оброчных платежей и затем землеустроительной реформы – один из ключевых аспектов нашего исследования. И по ней мы высказались достаточно четко, аргументировано и обстоятельно.

В свою очередь пришло время задать еще один вопрос Александру Андреевичу. Нам интересно, как конкретно вы будете доказывать «пережиточность» выкупных платежей исходя из конкретно-исторической обстановки и без оперирования абстрактными конструкциями. Почему они являлись именно «пережитком» и конкретно в какой период времени стали им? Наконец, объясните, какое конкретное содержательное описание вы дадите термину «пережиток», чтобы мы могли соотнести его с приведенными вами доказательствами? Исходя из нашего опыта устной дискуссии, могу предположить, что вам придется либо окунуться в абстрактное теоретизирование, за которое нещадно критикуете других, либо выдвинуть свои предположения, которые уже высказывались, что землю следовало раздать крестьянам бесплатно. Однако, в последнем случае мы имеем дело не с наукой, а с фантазиями, альтернативной историей и публицистикой, но никак не с научным историческим исследованием.

Следующее высказывание А.А. Храмкова: «Но и сам императорский двор и его методы управления были пережитком». Такой тезис неизбежно вызывает несколько вопросов: в какой конкретно момент «императорский двор» стал «пережитком»; до какого конкретного момента он таковым не являлся (хочется верить, что был такой период в его истории); княжеский и царский двор – это тоже «пережитки» и с какого конкретно момента времени он в таковой мог превратиться? Нас все-таки не покидает ощущение, что всему феодальному со стороны А.А. Храмкова изначально присваивается не имеющий с его стороны определения термин – «пережиток», по всей видимости, исходя из каких-то отдаленных и абстрактных рассуждений, вероятно, имеющих все же ответ, когда можно будет что-то назвать не «пережитком». Зависимое и крепостное крестьянство, посессионные заводы, кормления и вассалы, барщина и оброк – это все пережитки с самого начала своего возникновения? А капитализм – «пережиток»? Учитывая все вышесказанное и продолжая серию очень важных вопросов, вынуждены попросить А.А. Храмкова определить четкие критерии и содержательные характеристики для определения того момента, когда явление можно считать «пережитком» и до какого периода времени оно таковым не является?

Еще раз обратим внимание на суждения А.А. Храмкова о присущим нашим публикациям «теоретизировании» и их «крайней стилистической усложненности». «Исследователи истории Кабинета в последнее время поддаются искусу сугубого теоретизирования по поводу его управленческих прогрессов. Этому соответствует и излишняя, крайняя стилистическая усложненность работ. Каждая страница испещрена понятиями «прогресс», «территориально-производственный комплекс» в Алтайском округе (хотя какое уж такое производство вел Кабинет здесь в начале ХХ в.?), «новые доминанты в управлении» и т.п.».

По поводу теоретизирования мы уже высказывались выше, но вкратце укажем, что даже если забыть о целях нашего исследования, необходимости соблюдать форму и обобщать материал, а также устранив задачу теоретического осмысления материала как одного из аспектов исторического исследования, доводы А.А. Храмкова по поводу «пережитков» без доказательств и содержательных определений исходя из аморфных конструкций выглядят как минимум теоретизированием, а как максимум – публицистикой.

Термин «управленческий прогресс» мы не использовали и не собираемся использовать, так как это противоречит нашим подходам к такому явлению как «управление» - деятельности в рамках моделей и представлений об управляемом объекте и без четких критериев характеристики того или иного явления, где понятие «прогресс» можно применить лишь к отдельным, очень изолированным явлениям (чаще всего цифровым), но и то, исключая контекст существования данного явления. Фактически А.А. Храмков вновь навязывает свое понимание читателям, выдавая свои суждения за наши, и затем критикует. Однако, манипуляции на этом не заканчиваются, так как А.А. Храмков пишет о том, что «каждая страница испещрена понятиями «прогресс». Проведем примитивный контент-анализ. В монографии на 685 тыс. знаков (17 п.л.) присутствует 12 слов с корнем «прогресс», что явно не похоже на то, что текст «испещрен». Идем дальше. В одном месте мы пишем о том, что нельзя оперировать такими суждениями как «правильная или неправильная, прогрессивная или регрессивная», а в другом указываем на «прогрессирующий кризис» то есть противоречим тому, что написал о нас А.А. Храмков. Остается 10 слов.  В трех случаях слова употребляются для характеристики как раз отдельных количественных показателей. В 5 случаях слова с корнем «прогресс» используются для описания более современных представлений ТОГО времени (взгляды, методы управления и хозяйствования, программы развития), причем три из пяти касаются периода деятельности Н.И. Журина, когда разница между компетенциями местных чиновников и приезжих была очевидна. Еще в двух моментах слова употребляются для характеристики также более современного и потенциального проекта М.М. Сперанского и идей Е.Н. Волкова о поступательном прогрессе в управлении округом. Таким образом, на наш взгляд, это уже смахивает не на манипуляцию, а на намеренное искажение нашего материала.

Недовольство термином «производственно-территориальный комплекс» также выглядит по меньшей мере странно. Во-первых, мы использовали слово «производственно-территориальный» 125 раз, включая названия глав и параграфов, что не соответствует характеристике «испещрено» для исследования объемов в 258 страниц. Тем более, надо учитывать тот факт, что монография посвящена именно этой теме, а одна глава нацелена исключительно на рассмотрение объекта исследования, его содержательных характеристик и терминологических определений, где и встречается большая часть из общего количества употреблений термина. Во-вторых, процитируем суждение из монографии о том, что «административно-хозяйственно-социальное образование, функционировавшее на территории Алтая в XVIII – начале XX в., в разное время носило различные наименования: ведомство Колывано-Воскресенских заводов, Колывано-Воскресенские горные заводы, Колывано-Воскресенский горный округ, Алтайский горный округ и Алтайский округ. Единый характер целей, задач, функций и локализация позволяют использовать к исторически сложившейся системе термин «алтайский производственно-территориальный комплекс» по отношению к любому из рассматриваемых периодов вне зависимости от употреблявшегося названия. Данный комплекс, связанный с системой финансового обеспечения российской монархии через посредничество Кабинета, в настоящей монографии рассматривается как объект исследования»[8]. Приведем еще одну специальную трактовку термина: «производственно-территориальный комплекс» используется нами для характеристики крупной административно-хозяйственно-социальной системы, локализованной и напрямую связанной с определенной территорией (регион), имеющей сложное структурно-институциональное построение, объединенное набором отношений, зависимостей и параметров, которые придают ей функциональную целостность и целевое единство в выполнении поставленных задач. Подчеркнем, что наше понимание не ограничивается лишь административными, хозяйственными, географическими или социальными рамками, а включает также проблемы взаимодействия человека и его среды обитания; экологию; ментально-психологические, культурно-исторические, коммуникативно-информационные процессы и прочее. В силу региональной локализации в монографии мы используем обобщенные термины «алтайский производственно-территориальный комплекс» (далее – АПТК) и «нерчинский производственно-территориальный комплекс» (далее – НПТК) к административно-хозяйственно-социальным системам Кабинета в Сибири».[9] Иначе говоря, во введении мы специально указали параметры применения этого термина, причем в большей степени с методических позиций. Интересно, почему критике не подвергаются другие термины и игнорируются данные уточнения с нашей стороны?

 В-третьих, как нам казалось, использование определенных терминологических обобщений для целостных исторических явлений, пренебрегая отдельными условиями – нормальная для науки практика. Учитывая, что из более чем 150 – летней истории округа только в отношении последних 10-15 лет есть сомнения, то мы посчитали правомерным использовать данный термин для всего периода. И, в связи с этим хотелось бы услышать от А.А. Храмкова критику в адрес «Киевская Русь», «Московская Русь», «императорская или советская Россия», «революционный период», «время дворцовых переворотов», «советская историческая школа» и так далее. Кроме того, если вставать на такую позицию, то А.А. Храмков также должен отказаться от использования термина «столыпинское переселение» по отношению к процессам, протекавшим уже после смерти П.А. Столыпина.

В-четвертых, в советской экономической географии, которая создала и развила термин «производственно-территориальный комплекс», есть его определения, которые указывают на наличие «предприятий» в таких образованиях, а не конкретно производств, что позволяет применять его достаточно широко как в буквальной, так и в расширенной интерпретации. Формально на начало XX в. у Кабинета на Алтае оставалось производство, в чем А.А. Храмков может убедиться самостоятельно.

В-пятых, не только мы, но и другие исследователи до сих пор находятся в поиске наиболее подходящего названия для характеристики данного явления без создания многоэтажных и сложных терминов, чтобы точно и удобно терминологически определить изучаемый объект. В том числе мы используем разные термины в зависимости от ракурса исследовательского рассмотрения или изучаемых контекстов. Не исключено, что мы все же нашли достаточно подходящее для этого определение, с которым возможно познакомим в одной из следующих своих работ.

Вновь обращаемся к тексту статьи А.А. Храмкова. «Но неприемлемо, на мой взгляд, что управленческая эволюция Кабинета рассматривается вне связи с тем, как она отражалась на населении, эти «прогрессы» не связываются с социальной сущностью политики Кабинета, полностью игнорируется социальный контекст». «Обращение к интересам крестьян может поубавить восторги по поводу прогрессов во все новых «доминантах» в управленческой политике кабинетского землевладения и самой отмены учеными понятия «пережитки» как нового слова в науке». «На наш взгляд, получается просто оправдание их существования, некий фатализм: они были неизбежны из-за того, что были кому-то нужны, выполняли служебную функцию. Отсюда и смягчающие эвфемизмы для пережитков: «традиции, компоненты, институты». Можно поставить это в связь со ставшими модными рассуждениями о том, «какую Россию мы потеряли», история страны единая за все эпохи. Единая-то единая, но не идеализация дореволюционного прошлого, в котором вызревали великие революции».

В отношении манипулятивных высказываний о «прогрессах» сошлемся на наши доводы выше, и еще раз укажем, что такое понимание противоречит нашим подходам, а эту критику А.А. Храмков должен относить прежде всего к своему собственному пониманию наших текстов. Также еще раз отметим, что никто не отрицал и не убирал социальных аспектов исследований алтайского комплекса и Кабинета, тем более, что социальному фактору отдана системообразующая роль в появлении и эволюции комплекса. По поводу «идеализации», нам кажется, что в отличие от автора разбираемой статьи, мы как раз стремимся быть объективными, а если А.А. Храмков более внимательно прочитает нашу диссертацию, коллективную монографию и статьи – то увидит, что в них более чем достаточно критичного анализа действий Кабинета и его чиновников. На новое слово в науке мы также не претендуем, о чем подробно рассказали выше. Единственное, что коллективом исследователей было сделано, на наш взгляд, впервые в 2012 г. – это определен алтайский комплекс как самостоятельный и отдельный объект исследования. Ну и наконец, учитывая бессодержательность и однобокость критики А.А. Храмкова его слова о «фатализме» сложно назвать научной дискуссией. Это больше похоже на инквизицию.

Далее А.А. Храмков упрекает нас в нарушении принципа историзма, подчеркивая нашу слабую методологическую подготовку, полученную в университете, но одновременно трактуя этот принцип однобоко и в угоду своим желаниям. «Вряд ли авторы, о которых здесь идет речь, согласятся, что они нарушают священный для исследования принцип историзма, которому обучают в университете еще на примере С.М. Соловьева из ХIX в., но это так. Ибо он включает важнейшее: необходимость рассматривать, а главное, оценивать явления не в отрыве, а в их взаимосвязи».

Во-первых, по поводу «пережитков» и историзма мы уже высказались выше. Во-вторых, для подтверждения своих слов А.А. Храмков указывает на «Салтычиху», воспоминания своего деда и нашумевшую борьбу вокруг сел Мормыши и Павловское. Зачем нам указывают на эти факты, как будто мы с ними спорим, отрицаем или доказываем их ложность? Мы где-то говорили, что это неправда? В отличие от А.А. Храмкова, для которого такая аргументация достаточна, причем именно в собственной трактовке, мы просто указываем на необходимость изучать мотивы и доводы кабинетской администрации в отношении ситуации с селами, понять истоки такой политики, найти корни проблемы и причины тех или иных решений, чтобы из всей совокупности фактов сделать взвешенный вывод.

Ну да, наверно проще быстренько назвать что-то «пережитком», охарактеризовать политику как «антикрестьянскую», однобоко трактовать события и экстраполировать эти выводы на более глобальные явления, игнорировать любые факты, которые входят в противоречие, не слышать иные доводы, не принимать во внимание другие свидетельства о минувших событиях. Но в таком случае хочется спросить, кто здесь нарушает принцип историзма?

Когда вы пишите о том, что надо изучать прошлое комплексно, разносторонне, но затем ссылаетесь на отдельные, единичные обстоятельства и игнорируете другой материал – неужели вы не видите, что противоречите сами себе? Или, быть может, вы считаете, что установленных выводов достаточно, а новыми фактами и умозаключениями можно пренебречь, обвинив тех, кто их высказывает в антиисторизме? Учитывая заключительную фразу статьи: «на пути соблазна открыть что-то уж очень новое, увы, нередко стоят непреложные доводы жизни и факты, уже установленные наукой», надо, по всей видимости, перестать ходить в архив, изучать источники и предлагать новые, ДОКАЗАТЕЛЬНЫЕ трактовки, так как есть, оказывается, положения и выводы, которые даже трогать нельзя. И это пишет человек, который высказывался в своих публикациях в пользу методологического плюрализма. Недавно схожий способ довольно свободного жонглирования далеко идущими выводами на примере единичных фактов и вопиющее игнорирование всего комплекса обстоятельств продемонстрировал В.А. Должиков, на что получил обстоятельный ответ от Т.Н. Соболевой[10]. И когда мы пишем о «негативизации» истории Кабинета и округа на Алтае, то мы указываем как раз на такие факты, когда исторические ситуации трактуются не просто однобоко, но и с нарушением принципов научности.

Мы постулируем и стремимся к комплексному и объективному исследованию истории Алтая с его кабинетским управлением, городами, землями и лесами, обществом и властью, конфликтами и реформами, злоупотреблениями как чиновников, так и местных жителей. Как быть, например, с другими фактами, которые говорят не в пользу крестьянства? В противовес истории о вашем деде я вспоминаю историю, рассказанную Т.Н. Соболевой о своем прадеде Максиме Бычихине, который также был из числа переселенцем и очень высоко оценивал возможность арендовать по умеренной цене у Кабинета землю на Алтае, занимаясь краткосрочной арендой и выжимая из земли все соки. Хищническая эксплуатация природных ресурсов – важный элемент сознания и поведения крестьянства, против чего выступали кабинетские чиновники. Как быть с этим обстоятельством? Например, на Бель-Агачской степи существовали целые поговорки о том, что после такого-то человека еще 20 лет ничего расти не будет. Что делать с тем фактом, что заимки крестьян в лесах регулярно приводили к пожарам и уничтожению лесных массивов? Как отнестись к тому факту, что в процессе землеустройства была поставлена задача обменять землю, которой население пользовалось на кромке и внутри знаменитых ленточных боров, чье сохранение уже тогда воспринимали как государственную задачу. И в продолжении, какие сделать выводы из того, что в полной мере эту задачу выполнить так и не смогли, так как подавляющая часть таких владений осталась в пределах ленточных боров? Вспоминается и другой факт о еще одной жалобе, дошедшей до Государственной Думы от арендатора, которого обложили якобы повышенной арендой, хотя на поверку оказалось, что он просто пользовался большей частью земли бесплатно и был обложен в соответствии со стандартной таксой? Ну и наконец, землеустройство под Бийском, вокруг которого было сломано немало копий, в связи с тем, что значительные пространства были оставлены за бийскими арендаторами и не переданы под землеустройство – ведь кабинетские чиновники действовали согласно закону о землеустройстве, по которому такие арендные статьи надо было сохранять, чтобы не разрушать уклад жизни населения небольшого города, точно также занимающегося сельским хозяйством и не претендующего на получение надела. Или их судьба и жизнь значат меньше, чем интересы крестьянства? А как быть со свидетельствами того, что землеустройство встречало положительный отклик у нерусского аборигенного населения Кузнецкого уезда, так как помогало им улучшить свое положение в связи с экономическим давление со стороны более богатых одноплеменников. Кстати, эта история тоже дошла до императора. Можно вспомнить и о том, что до так называемого «нового курса» Кабинета, находясь в ожидании ликвидации кабинетского землевладения, чиновники отдавали под землеустройство большие пространства, чем полагалось по закону, что было затем неоднократно констатировано и подтверждено. Почему Кабинет не критикуют за это? Ведь это же нарушение закона, принципов равенства и справедливости по отношению к другим крестьянам. В конце концов, при всех проблемах землеустройства, которые кстати никто и не отрицает, оно решало целый ворох проблем и сыграло огромную роль в урегулировании не только земельных отношений, но и развитии экономической жизни в целом, например, сняв проблему «мирских оброчных статей». И это, не говоря о том, что существовали пограничные ситуации, где не было подходящих для всех решений (бийские арендные статьи, ленточные боры, «отрезки»). И список таких примеров можно продолжать долго.

Анализируя приведенные выше факты, как мы в таком случае могли бы поступить? Мы, например, могли проигнорировать весь комплекс свидетельств и сделать вывод, что доблестная и смелая кабинетская администрация стояла на страже природных ресурсов региона и всеми силами боролась с недальнозорким населением, хищнически эксплуатировавшим окружающее пространства, окультуривая и обустраивая Алтайский округ, попутно поставляя серебро для государственных нужд. Ну, или в противовес примера с «Салтычихой», чья жесткость была ужасающей даже для своего времени, сошлемся на свидетельства о том, что после освобождения крестьян были те, кто этого не хотел, так как терял «хозяина», - делаем вывод о том, что реформа 1861 г. была негативно встречена населением и не принесла ему пользы. Если вам кажется, что это абсурдная экстраполяция и однобокая трактовка, вы не правы. Это историзм по А.А. Храмкову.

В действительности же мы даже не отрицаем приведенных А.А. Храмковым фактов, а ставим цель комплексно изучать исторические явления и их контекст. Нигде и никогда мы не идеализировали Кабинет, а просто анализировали его политику, удачные и неудачные решения, мотивы и причины, результаты и последствия тех или иных действий. Однобокость трактовок А.А. Храмкова и его нежелание даже просто рассматривать наличие других фактов и другого ракурса разрешения проблем – заставляет нас засомневаться в том, что он имеет право рассуждать об историзме.

Также, для нас совершенно непонятно, откуда А.А. Храмков взял, что мы отрицаем и игнорируем конфликтность и массовые выступления крестьян против кабинетского землевладения: «… спорное в другом: в сглаживании или даже отрицании острейшей конфликтности, борьбы нового и пережитков прежнего социального строя» и «нельзя понять, почему некоторые историки сейчас встали на путь полного игнорирования широко известных фактов об истории массовых выступлений крестьян против кабинетского землевладения в течение десятилетий». После такого заявления просим указать конкретные места в наших публикациях, где мы якобы выражаем такую позицию. Что касается игнорирования данного сюжета, то у каждого ученого есть свой комплекс проблем, которыми он занимается. Мы же не упрекаем А.А. Храмкова в нарушении принципа историзма за то, что он в своих исследованиях не изучает вопросы, которые подняты в наших публикациях.

Но может быть мы излишне критичны и дело здесь в том, что существует не только необходимость ограничиваться определенной формой и ее объемами (тезисы, статья, монография), но и положения исторической эвристики, которая указывает на необходимость четко очерчивать границы исследований, определять объект, предмет, цели, задачи, методы и так далее. Это вызвано не только принципами научности, но и тем, что нельзя объять необъятное. В противном случае по логике А.А. Храмкова абсолютно все исторические исследования нарушают принцип историзма.

В нашем случае, изучение определенных вопросов было вызвано не только тем, что мы как раз четко определили их границы, но и тем обстоятельством, что, как правильно заметил сам А.А. Храмков, вопросы противостояния населения и власти, крестьянских выступлений и конфликтов достаточно хорошо изучены и «широко известны».

Не можем не высказать сомнений в употреблении таких терминов, привычных Александру Андреевичу, как «антикрестьянская» политика власти или происхождение революции в результате «вековой ненависти», так как это сводит научное исследование, на наш взгляд, к оценочным суждениям. В этом случае придется вновь задавать серию вопросов про то, когда существовала «крестьянская» политика, сможет ли А.А. Храмков употребить этот термин по отношению к политике в советское время, как он относиться к восстаниям и волнениям в советское время (не говоря уже о периоде массовых репрессий) и произошло ли крушение советского государства также в результате «вековой ненависти», ну или 70-летней ненависти? Такие эпитеты и выводы для нас выглядят чрезмерным упрощением исторического исследования, уводящим его в политику и публицистику. Ну и наконец, обобщая значительный объем самых разнообразных философских и других исследований, в принципе любую власть можно назвать антинародной (даже в так называемых демократических странах), так как население для власти – источник различных ресурсов, позволяющих ему существовать, а в критические для себя моменты государство очень быстро определяет ценность человеческой жизни в соотношении с другими ценностями и собственными задачами, забывая о правах человека, чтобы под этим не понималось. Любая власть от небольшой группы людей до государства ставит интересы коллектива выше интересов отдельной личности или групп личностей.

Подводя промежуточный итог, нам хочется задать вопрос, когда так яростно и однозначно доказывается конфликтность отношений между властью и населением, а также так негативно оцениваются действия Кабинета, означает ли это то, что в Алтайском округе население и самая массовая его часть - крестьянство было «белым и пушистым», действовало всегда честно и открыто, не обманывало не только друг друга, но и государственных служащих? Или сведения скомпрометированных и пойманных на взятке чиновников в газетах заслуживают большего доверия, чем данные делопроизводства и внутреннего расследования? Вспоминая о том, чему учили на историческом факультете, все же считаем нужным объективно и разносторонне изучать любой вопрос.

Своеобразным апофеозом бессодержательной и поразительной критики А.А. Храмкова стали его высказывания в адрес статьи о финансовом механизме выкупной операции на Алтае[11].

«Но как оценивается авторами сама выкупная операция?! Нет ни слова о ней как о пережиточном явлении. Более того, они упрекают предыдущую историографию, в которой выкупные операции «чаще всего представляются как несправедливые для населения». А теперь процитируем фрагмент нашей публикации полностью: «На наш взгляд, приведенный выше анализ позволяет иначе взглянуть на проводимые в Алтайском округе выкупные операции, которые в историографии чаще всего представляются как несправедливые для населения и выгодные лишь Кабинету. В реальности, все было гораздо сложнее и учитывало совокупность интересов ведомства, государства и крестьян». Мы привели факты и провели исследование того, как на данный вопрос смотрели кабинетские чиновники, попытались увидеть их точку зрения и процесс выработки решения, что и позволило взглянуть на проблематику глубже. Сам А.А. Храмков пишет, что «работа новая и, конечно, необходимая», но при этом почему-то отвергает те выводы, которые благодаря этому исследованию удалось сделать. Более того, словами «нет ни слова о ней как о пережиточном явлении» ученый, заявляющий о методологическом плюрализме, заставляет всех остальных принять нужную ему точку зрения, отвергая не укладывающиеся в его картину факты. Или позицией Кабинета и других государственных учреждений можно пренебречь? Они мешают раскрытию исторической правды? Разве историография по этой теме в большинстве своем не смотрит однобоко на этот вопрос, что мы собственно констатировали, а не «упрекнули»? В своей статье мы говорим лишь о том, что «все было сложнее», а при разработке реформы ее авторы стремились учитывать разные интересы, в том числе и крестьянства. При этом никто не отрицает, что в роли выразителей интересов последних выступали чиновники.

А.А. Храмков выражает сомнение в том, что землеустроительная реформа требовалась «для решения проблем страны». Да, именно для страны, а еще «региона и ведомства», как указано в полном варианте цитаты. Именно в таком контексте смотрели на данный вопрос кабинетские чиновники, начиная с упорядочивания земельных отношений в округе в связи с активным переселенческим движением и заканчивая финансовой стабильностью императорской власти. Надеюсь А.А. Храмков не будет отрицать, что «столыпинское» переселение воспринималось как событие глобального масштаба, а в совокупности ворох вопросов, возникших вокруг землеустройства, оценивался как «государственная» задача.

Для наглядного представления различий между цитатами из текстов статьи А.А. Храмкова и нашей публикацией сначала приведем фрагмент из первой: «утверждается, что разработанный «механизм выкупа» был нацелен на несколько задач: учесть интересы Кабинета, Министерства финансов, государства, но в том числе и населения». Теперь процитируем полное воспроизведение нашего текста: «Несмотря на такие существенные процентные переплаты, подобный аннуитетный механизм выкупа был нацелен на реализацию не одной, а целого комплекса различных задач: стремление учесть интересы Кабинета, Министерства финансов, населения и государства в целом». Как можно увидеть, А.А. Храмков исказил смысл высказывания, так как в нем речь идет конкретно о самой процедуре аннуитета и о целях, которые он преследовал в организации выкупа. Более того, в цитате указывается на «существенные процентные переплаты», составлявшие большую сумму, чем капитальная стоимость имущества. В связи с этим совершенно непонятна следующая фраза Александра Андреевича: «да уж, интересы населения Кабинет, как и всегда, не обходил: это неблагодарное население часто не понимало своих благ». Такое высказывание разве относится к научным суждениям? Оно точнее подходит под определение издевки или абсурда? Мы лишь указали на то, что чиновники стремились учесть интересы населения так, как они это понимали. В статье даже не затрагивалась проблема, что именно представляли собой «интересы населения» в понимании кабинетских служащих и как их можно сравнивать с реальными ожиданиями крестьянства, так как это не входило в нашу задачу. Кроме того, сами по себе «интересы населения» - весьма расплывчатое понятие.

Александр Андреевич не в состоянии признать проведенные расчеты и построенный на их основе вывод, что финансовые реформы (выкупные платежи) «обладали сбалансированным потенциалом, отвечали интересам разных сторон, соответствовали текущему состоянию среды и носили положительный характер», и поэтому из его уст звучит крик отчаяния об «уничтожении прекрасной гипотезы безобразным фактом». С сарказмом в адрес авторов публикации он заявляет, что «выброшен в мусор весь огромный потенциал предыдущих исследований этих вопросов, в том числе и профессора А.П. Бородавкина…», памяти которого посвящена данная конференция. Отметим, что А.А. Храмковым использовано очень правильное слово «потенциал», по всей видимости, в его понимании это синоним слова «доктрина».

Для того чтобы все расставить по своим местам и не допускать вольных подборок отдельных фраз и словосочетаний из текста, приведем обширную цитату из нашей статьи, содержание которой кто-то предпочел бы не заметить. «С одной стороны, это оптимизировало управление и упрощало подготовку новых реформ, с другой стороны, соответствовало бюрократическому практицизму, когда параллельно присутствовали две тенденции – разумно воспроизводить то, что эффективно работает, и в то же время уклоняться от новых решений в пользу излишнего консерватизма. С момента проведения крестьянских реформ в 60-е гг. XIX в. и до конца столетия прошло очень много времени, ситуация сильно изменилась и в дальнейшем динамика перемен только бы нарастала. Однако чиновники ориентировались на модели почти 40-летней давности, где наиболее сомнительным выглядит срок выкупа в 49 лет. В то же время, если рассматривать процессы долгосрочно, то в некоторой степени это играло на руку и государству и населению, так как фактически на 50 лет замораживало расходную составляющую владеющего землей домохозяйства и его экономической ниши при потенциально неограниченном росте доходного компонента. <…> При этом сами условия выкупа соответствовали существовавшим в стране стандартным практикам и, более того, в некоторых вопросах были менее выгодны для императорской власти. Кабинетские чиновник признавали долгосрочную коммерческую невыгодность выкупной операции, но в то же время не отрицали плюсы – общегосударственное значение, соответствие текущей доходности и примерной стоимости земельного имущества, упорядочивание земельных отношений в округе, увеличение спроса на аренду. Кроме того, стоит отметить и тот факт, что Кабинет получил гарантии стабильных платежей от Министерства финансов и устранялся от дальнейшего решения вопросов землеустройства населения, в то время как фактический сбор выкупных сумм ложился на государство. В целом можно сделать вывод, что с точки зрения дальнейшего развития региона и эволюции кабинетского комплекса финансовые механизмы и проводимые в округе реформы обладали сбалансированным потенциалом, отвечали интересам разных сторон, соответствовали текущему состоянию среды и носили положительный характер».

 Итак, наглядно видно, что мы указали на негативные моменты финансового механизма (консерватизм, уклонение от новых решений, ориентация на модели 40-летней давности с небольшими улучшениями, срок выкупа в 49 лет). В связи с чем, кстати, не ясно к кому относятся следующие слова и очередные эмоциональные выкрики А.А. Храмкова: «А императорский двор выкуп ввел на будущие 49 лет. Практически, по его мысли, они выплачивались бы где-то до 1964 г., до окончания хрущевских времен. Эко размахнулись! Не чувствовали под своими ногами уничтожающих толчков истории».

Далее в указанной цитате мы рассмотрели мотивы и цели Кабинета, а затем уже сделали вывод, что в целом и для региона, и для конкретного кабинетского округа финансовые механизмы и реформы были шагом вперед по сравнению с предыдущим затянутым с 60-х гг. XIX в. периодом без землеустройства, учитывая длительный период подготовки реформ и опираясь на то, что были упорядочены земельные отношения в округе и решено сразу несколько застарелых и ключевых вопросов, среди которых, например, проблема «мирских оброчных статей». Разве по сравнению с предыдущим периодом – это не положительная динамика? Или после реформ 1899 г. и завершения землеустройства земельные отношения в округе стагнировали, деградировали и колапсировали? Более того, даже часть населения принимала эти реформы положительно, причем в отличие от А.А. Храмкова мы не говорим за все население, а только указываем на определенные имеющиеся свидетельства. В погоне за критикой А.А. Храмков отрицает даже то, что изменилось благодаря этим реформам.

Далее мы вновь сталкиваемся с историзмом и исторической эвристикой по А.А. Храмкову. «Неоднократно в статье говорится о выкупе земли Кабинета государством, но трудно найти в ней о том, что платили-то крестьяне! Это примечательная деталь. И в дальнейшем о «населении» в статье лишь упоминается». «Но о фактической обременительности выкупа для крестьян читатель в статье не найдет ничего. А она являлась в высшей степени серьезной. 22 коп. при нашем современном масштабе цен кажутся крайне незначительным». Зачем историкам рассказывать о том, что 22 коп. тогда и сейчас – две большие разницы - не ясно. Нас критикуют за то, что мы не рассмотрели вопросы обременительности этих платежей и других аспектов влияния реформы на крестьянство. Должны указать на то, что, во-первых, ограничение темы вызвано необходимостью укладываться в параметры статьи; во-вторых, данный вопрос рассмотрен в историографии достаточно подробно; и, самое главное, в-третьих, мы ставили перед статьей вполне конкретную задачу и определили достаточно узкий объект исследования – происхождение и природу 22 коп. Приведем несколько цитат. «При их проведении были задействованы финансовые механизмы, которые и стали предметом нашего изучения <…> В связи с тем, что формат статьи не позволяет представить подробный анализ широкого спектра финансовых вопросов и максимально полные математические расчеты, мы ограничились одним, но очень важным аспектом – оценкой и схемой финансового выкупа земельного имущества государством у Кабинета без переложения этого процесса в динамику непосредственной реализации, что можно условно обозначить как «вопрос о 22 коп.» <…> Наша задача состоит в другом - объяснить сам механизм расчета». Поэтому в связи с такой абсурдной критикой, присущей А.А.  Храмкову, берем на вооружение его суждения и критикуем все его статьи по этому вопросу, написанные до сего времени, в которых ничего не сказано о природе «22 коп.» и финансовом механизме реализации землеустроительной реформы. Это ведь так делается?

Апофеозом для нас стало следующее высказывание Александра Андреевича: «Дальше указывается, что «в русле государственного подхода подсчета… и дальнейшие расчеты …позволяли установить «необременительные» выплаты населения». Это сказано, как бы о мнении кабинетско-государственных чиновников, а слово о необременительности закавычено». Что в таком случае, можно сказать. А.А. Храмков достиг в психоанализе выдающегося мастерства, найдя у нас то понимание, которое мы используем в статье в качестве цитат чиновников. С таким же успехом, вспоминая публикацию А.А. Храмкова 1980 г., посвященную как раз этим вопросам, мы с полным спокойствием можем посчитать ее автора сторонником значительного ограничения прав крестьян на надельные земли.

Прошу обратить специальное внимание, что в указанной статье о 22 коп. мы не только не спорим и не критикуем суждение об обременительности и негативных моментах реформы для населения, но более того, в ней нет ни одного приведенного нами факта, сформулированного нами суждения или вывода, который бы противоречил существующей на данный момент историографии о землеустройстве в Алтайском округе. Мы лишь дополнили картину событий новыми сведениями и провели исследование, которое помогает лучше понять процессы, происходившие на рубеже веков. Мы не опровергли ни один вывод, сделанный, например, в отношении реформ в советское время или в публикациях А.А. Храмкова. Более того, данное исследование проводилось как раз в контексте существующей по вопросу историографии. На текущий момент мы вполне полагаемся на те выводы, которые были сделаны прежде о тех аспектах землеустройства, которые мы в данной статье просто не рассматривали.

Просим обратить особое внимание и на то, что в процессе критики А.А. Храмковым не было приведено ни одного факта, который бы вступал в противоречие с теми сведениями и реконструкциями, которые были приведены нами в статье. Рассуждения А.А. Храмкова об обременительности платежей, которым он уделяет отдельное место, ничего собственно не доказывают, так как аргументируют ту позицию, с которой мы даже и не спорили. И в другой ситуации, если бы в статье А.А. Храмкова не было столько искажений, манипуляций, анекдотов и передергиваний, мы бы взяли данный материал на вооружение и рассматривали как составную часть историографии по теме.

К сожалению, даже к концу статьи уровень аргументации А.А. Храмкова продолжает вызывать удивление. Например, он ссылается на телесные наказания для крестьян и задается вопросом: «Те, кто теперь вдруг не верит в существование пережитков, попав вдруг в такую историю, уповали бы на то, что это всего лишь необходимая функция?» Оставляя в стороне примитивную, абсурдную и в большей степени психологическую, а не историческую постановку вопроса, зададимся аналогичным вопросом - те, кто верит в существование пережитков, попав вдруг в такую историю, уповали бы на то, что это всего лишь пережиток? В дополнение укажем, что изучение телесных наказаний крестьян как явления и телесного наказания в жизни конкретного человека – это две большие разницы. В заключение зададимся целой серией вопросов – является ли насилие, войны, казни Ивана Грозного, сталинские репрессии и система ГУЛАГ, уничтожение советских граждан и их угон в рабство германским фашизмом, ну или наличие в нашей современности телесных наказаний для людей в религиозных, сектантских и ряде других школ – пережитком?

Венцом критической статьи А.А. Храмкова стало следующее его высказывание: «Великий Эйнштейн учил, что никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал. Это так. Но при новаторстве все же нам следует помнить и то, что на высокую башню можно подняться лишь по винтовой лестнице. На пути соблазна открыть что-то уж очень новое, увы, нередко стоят непреложные доводы жизни и факты, уже установленные наукой». Метафора о «винтовой лестнице» - хороший поводу повторить, что в своих исследованиях мы как раз стремились сделать именно это – учесть всю предшествующую историографию, в том числе и исследования самого А.А. Храмкова, и разработать для этого соответствующие методологические подходы, учитывая, что как у советской методологии, так и у теории модернизации есть свои недостатки. Но в данном суждении интересно другое, а именно противоречие между такими словами как Эйнштейн, новаторство и движение по винтовой лестнице со словами о существовании в науке «непреложных доводов жизни и фактов, установленных наукой». Не думаю, что есть смысл как-то комментировать это, тем более, что мы не запрещаем А.А. Храмкову работать в рамках подходящей для него методологии, но и не обязаны соглашаться с его историографией и научными результатами. Отдельно подчеркнем, что само понимание «непреложности» противоречит современному пониманию научного знания, философии науки и принципу фальсифицируемости.

Отдельного комментария заслуживает особый стиль изложения, избранный А.А. Храмковым. Он удачно отражает уровень содержащейся в статье критики и противоречит заявленной автором задаче «высказаться в порядке самого корректного обсуждения». Приведем некоторые фразы из его сочинения. «Много лет, десятилетия, политики, в том числе В.И. Ленин, многочисленная профессура и им подобные в бесчисленных монографиях и статьях, на конференциях и симпозиумах морочили нам головы понятием «феодальные пережитки», утверждая, что пережитки составили одну из основ российских революций». «Нет, если кто-то сказал, что оригинальных мыслей в наше время не надо искать, поскольку ими просто забиты библиотеки, то вот это утверждение действительно сенсационно и оригинально». «Известный персонаж из кинофильма «Мимино» в подобных случаях обычно произносил ставшее афоризмом: «Я вам сейчас один умный вещь скажу, только вы не обижайтесь». «Был случай. Жена фермера сказала мужу, что у нее день рождения, и не прирезать ли по этому случаю кабанчика. Муж возмутился: «А кабанчик-то чем виноват?». Можно вспомнить и предложение «понедельники взять и отменить». «История с непонятливым Вовочкой, которого спросили: «Что с твоей учебой? / Кирдык /Такого слова нет / Странно как-то, кирдык есть, а слова нет». «Вот радость-то пришла крестьянству с выкупом!» «Авторы, так сказать, входят в положение Кабинета».

Зачем потребовалось при обсуждении научных проблем прибегать к таким отступлениям, которые не имеют ничего общего со стилем изложения, принятым в научной среде? Вряд ли они придадут образность тексту и уж точно не способны улучшить его восприятие и помочь понять содержание обсуждаемых вопросов. С чувством огромного сожаления вынужден констатировать не только своеобразную манеру А.А. Храмкова выражать свою позицию по научно-значимым проблемам, но и разочаровывающе низкий содержательный уровень критики, продемонстрированный в адрес наших публикаций и результатов исследований своих коллег. Вряд ли полезным для комплексного и разностороннего исследования истории Алтая окажется, если непреложными будут считаться уже сложившиеся точки зрения, распространенная трактовка событий, бессодержательное отрицание установленных фактов, использование абсурдных экстраполяций, манипуляции с чужими текстами, переход личных границ и цитирование анекдотов в качестве доказательств.

 [1] Храмков А.А. Итак, решили: понятие «феодальные пережитки» отменить // Актуальные вопросы истории Сибири. Десятые научные чтения памяти профессора А.П. Бородавкина. Барнаул, 2015.  С. 53-57.

[2] Кухаренко А.Е. Административно-хозяйственная политика Кабинета Его Императорского Величества в земельно-арендной отрасли Алтайского горного округа (1855-1896 гг.): дисс… канд.ист.наук. Барнаул, 2011.; Кухаренко А.Е. Теоретико-методологические подходы и результаты исследования административно-хозяйственной политики Кабинета в земельно-арендной отрасли // Кабинетская модель управления хозяйством и эксплуатации природных ресурсов Алтая в XVIII - начале XX в. : сб.науч. ст. Барнаул, 2011.  С. 18-43.; Соболева Т.Н., Афанасьев П.А., Кухаренко А.Е., Бобров Д.С. Эксплуатация природных ресурсов Алтая императорским Кабинетом как фактор развития российской монархии (XVIII - начало XX в.): монография. Барнаул, 2012.

[3] Кухаренко А.Е. Административно-хозяйственная политика Кабинета Его Императорского Величества в земельно-арендной отрасли Алтайского горного округа (1855-1896 гг.): дисс… канд.ист.наук. Барнаул, 2011. С.35-37; Кухаренко А.Е. Теоретико-методологические подходы и результаты исследования административно-хозяйственной политики Кабинета в земельно-арендной отрасли // Кабинетская модель управления хозяйством и эксплуатации природных ресурсов Алтая в XVIII - начале XX в. : сб.науч. ст. Барнаул, 2011.   С. 22-24; Соболева Т.Н., Афанасьев П.А., Кухаренко А.Е., Бобров Д.С. Эксплуатация природных ресурсов Алтая императорским Кабинетом как фактор развития российской монархии (XVIII - начало XX в.): монография. Барнаул, 2012. С.32-34.

[4] Подробнее см.: Малиновский Б. Научная теория культуры. М., 2005.

[5] Соболева Т.Н., Афанасьев П.А., Кухаренко А.Е., Бобров Д.С. Эксплуатация природных ресурсов Алтая императорским Кабинетом... C. 33.

[6] Жидков Г.П. Кабинетское землевладение (1747-1917гг.). - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1973. С.10-14.

[7] Худяков В.Н. Аграрная политика царизма в Сибири в пореформенный период. -Томск: Изд-во Томского ун-та, 1986. С. 224.

[8] Соболева Т.Н., Афанасьев П.А., Кухаренко А.Е., Бобров Д.С. Эксплуатация природных ресурсов Алтая императорским Кабинетом... C. 5.

[9] Соболева Т.Н., Афанасьев П.А., Кухаренко А.Е., Бобров Д.С. Эксплуатация природных ресурсов Алтая императорским Кабинетом... C. 13-14.

[10] Историко-географические образы Алтая в трудах ученых, путешественников и чиновников XVIII – начала XX в.: монография / Д.С. Бобров, В.В. Ведерников, Д.С. Дегтярев, А.Е. Кухаренко, К.А. Пожарская, Т.Н. Соболева, К.Е. Стрелец, Л.С. Тихобаева; под ред. Т.Н. Соболевой, Д.С. Боброва. Барнаул, 2016. С. 106-107.

[11] Кухаренко А.Е., Соболева Т.Н., Куденко Н.В. Финансовый механизм построения и расчета выкупной операции в Алтайском округе в конце XIX — начале XX в. // Известия Алтайского государственного университета. Серия: История, политология.  2014. 4-2(84). С. 147-153.